Кто-то скажет, что нельзя так относиться к окружающему миру. А другие скажут, что реальность – это то, что мы видим, а не то, что чувствуем. Говорят, когда кажется – креститься надо. А мне кажется, что все реально! Реально то к чему нельзя прикоснуться, то, что кроется за обратной стороной зеркал. Возможно, переделать свои мир, заглянув в глаза отражения, а значит хоть немного изменить тот мир, что нас окружает. Отобразить на плоскости то, что нельзя облечь в слова, переломав за это время сотню зеркал и переломив неискушенный человеческий разум. Раз в этом мире можно ходить с дыркой в голове, значит все остальное тоже достижимо. Если тараканы в моей голове способны порождать творчество, значит они больше чем просто признак ненормальности.
И я не буду креститься, заставляя свое отражение делать односложные движения. Я оставляю ему свободу действия.

Ты становишься похож на молчаливую тень, что, скрючившись, сидит у моих ног. Я зарываюсь в безликие фотографии, пытаясь вспомнить твое лицо.
Пройдет немного времени, и я забуду про то, что должна вспомнить.
Мои маленькие «я» растворятся в осколках времени, потому что теперь я ни в чем не уверена.
Прошлое покрыто тонкой корочкой пыли. Той самой новогодней пыли, которой пахнут новогодние игрушки с потертым рисунком и осыпавшейся позолотой. Они тоже когда-то были новыми. Они и не подозревали, что их дом станет кладовкой. Но их забудут. И я забуду.
Возможно, в моей жизни происходило что-то важное, но я об этом никогда не узнаю. Я словно брожу кругами по пустой комнате. Забывая лица дорогих мне людей, я теряю себя. Меня тоже не остается. И мои лица тоже растворяются в не имеющем начала и конца лабиринте моей памяти.
Также как другие люди, я прячусь за спасительными фотографиями с оправдательными записками «на память».
Но что будет, когда все фото покроются белой пеленой неизвестности? Что делать, когда лица на них тебе ничего не скажут? Истории моей жизни превратятся в кокон мумии, что молча сидит у чьих- то ног. Возможно у моих ног. Но, скорее всего это буду уже не я.

Воздух сгущался и сдавливал виски. Небо гневалось и грохотало: алчущая орда тяжелых, плотных туч черным шлейфом накрывала деревню и близлежащие холмы.
Вдруг напомнила о себе давно забытая травма - вывихнутое еще в молодости левое бедро. Хромая, он добежал до новенькой баньки, которую в прошлом году построил вместе с сыном. Обычно крепкий мужчина, он вдруг почувствовал непреодолимую усталость. Он сел на дощатый пол и перевел дыхание. Вдали стихия грохотала о своем приближении, заставляя его вжиматься в теплый, пахнущий деревом угол. Словно взрыв, совсем близко - еще один раскат грома. Внезапная вспышка света - и разум покинул его. Он забился в припадке, несчастный эпилептик, из последних сил веры цепляясь за медный крестик на шее, так сильно сжимая его, что пальцы, казалось, пройдут сквозь ладонь. Крупные капли дождя забарабанили по стеклу. В отблесках молний они будто вторили холодным каплям пота, выступающим, на измученном, потерянном лице.
Во дворе зашлепали босые ноги. Женщина в клетчатом сарафане напрасно звала его по имени. Он не мог ответить ей. Губы плотно сжались, оказавшись в плену невидимого намордника. Его имя поглотил новый раскат грома.
Ему казалось, что пришел конец света. Ему так казалось каждый раз, когда Бог гневался на грешную землю. И напрасно батюшка говорил, что умерший от молнии будет благословлен богом. Он хотел в это верить, но заикался от громких звуков с тех пор, как в девять лет потерял мать. Никак не забыть в одно мгновение почерневшее тело той, что счастливо смеялась минуту назад.
Звон детского перепуганного крика, наверное, долетел до небес. Но Бог ответил очередным раскатом грома. Что это, как не проклятие, когда небо падает на землю?
Когда мир исчез в белой вспышке молнии, он был уже почти без сознания. Белое, белое пекло ада в его душе. И ничего не осталось.

Они смеялись мне в лицо гнилыми звериными ртами, загоняя в круг урчащих от нетерпения металлических мастодонтов, ослепляя светом дальних фар. Потные ублюдки, изрезанные ювелирными шрамами, обвешанные дешевым металлом. Эти паразиты, незаслуженно называющие себя гордым названием Байкеры, и привыкшие греть свои прелые задницы под его защитой, вгрызаются в загнанную добычу как стая голодных собак. Они жаждут вдыхать мой страх, видеть слезы слабости, слышать крики, видеть в затравленных глазах безумие и конец...
... о да, я могу кричать, но вам вряд ли понравится этот крик. Ярость клокочет в глотке, требуя выхода наружу, ярость толчками выходит из меня через кончики пальцев, острыми клинками режет податливый асфальт. И нет больше страха, что стаей свихнувшихся бабочек колотился о стенки ребер. Я познала другую форму, все мое существо жаждет мести - за девятилетнюю девочку, распятую на обугленном полу слишком большим мужским телом, за белобрысого парнишку, что уже никогда не станет отцом, за всех кто боялся, и каждую ночь подкармливал свой страх робкими взглядами из окон бронированных квартир.
Грязный страх загнанной дичи, порожденный теми, кто лишь в стае называет себя "Сильными". Жалкие попытки сброситься с моста и разбиться о бешеное течение реки, лишь бы не быть растерзанной. Но… Нет безвыходных ситуаций, для меня нет... потому что я тоже могу быть зверем и тогда мне будет приятен запах чужой крови на потрескавшихся губах. Я чувствую, как жарко бьются жилки на шеях тех, кто с дерганым ржавым хохотом гнался за мной. Вам недолго осталось прятаться за металлическими телами двухколесных братьев. Вам недолго осталось. Ну что, поиграем?

Текущую в артериях мира кровь пробовали лишь те, чья жизнь остается в их творениях.

Вы никогда не поймете нас. Мы надрывно кричим, а для вас это - легкое потрескивание витринных стекол. Мы бьемся, разрывая собственные оболочки, в разреженной пустоте, а с вашей стороны витрины видно лишь, как мы стоим, оцепенелые, в скрипящем свете неоновых ламп, с безразличными лицами... Мы задыхаемся здесь от жгучего отвращения к собственной истеричной безупречности, а вы, в своем пульсирующем мире, самозабвенно целуетесь, до капелек пота на щеках. Ваши мысли разбегаются по венам, но язык этот нам недоступен. В человеческом закольцованном пути лишь три этапа - страсть, холод, смена партнера, - и на каждом из них вы, словно в первый раз, отчаянно полны жизни, судорожно хватаете тонкие струйки пожалованных вам судьбой эмоций.
Все знают, что вы безумны. Но и наша надежда несбыточна - надежда, что тщательно отполированное стекло витрин поддастся напору бессильно искусственных рук. Что однажды мы сможем ощутить прикосновения тех, кто будет нежнее декоратора витрин, кто будет раздевать без небрежности кукловода...
Мы устали ждать, пока нас впустит ваше зазеркалье. Вы устали верить, что зазеркалье - это наш мир. Но ни зависть, ни обвинения, ни глухое отчаяние не смогут расколоть стекло, не помогут нам постичь главного: текущую в артериях мира кровь пробовали лишь те, чья жизнь остается в их творениях.

Она сжимала в руках обтекаемый стальной корпус и чувствовала, как к вискам подступает кровь. Пиксельные буквы собирались в информацию, которую очень трудно говорить глядя в глаза, но так просто отправить сообщением с телефона.
Прогресс очевиден, - люди могут причинять друг другу боль на расстоянии. Люди быстро учатся обращаться с гаджетами, так и не научившись достойно обращаться друг с другом.
Каждый день она сталкивалась с фактами нового мира: в правилах грамматики скоро не будет запятых, даже самую срочную встречу можно перенести, а отношения можно порвать, удалив номер с мобильного. Теперь любая информация просачивается в мозг через анимированные образы, а чувства умещаются в маленький смайлик с мигающим сердечком.
Признания стали одинаково легки. Но стало непонятно, что же имеет ценность – правда или ложь?
Но не спешите винить в этом технический прогресс. Любое изобретение, как и лекарство, несет в себе жизнь и смерть; ответственным за их применение всегда остается человек. Виновато не ружье, а тот, кто стрелял из него.
Внезапно оказавшись в закрытом на все щеколды пространстве, она не имела возможности передать свои отвращение, злость и пустоту. Задумалась: «с какими эмоциями он набирал эти буквы?». Наверное, дрожащими (от мороза?) руками, с явным облегчением, что не увидит ее лицо в этот момент, и при этом совесть будет чиста. Скольким еще людям собственное спокойствие важнее, чем уважение к близкому? Сколько людей готовы обвешиваться гигабайтами ненужной информации и при этом скрывать, что они представляют собой на самом деле. Десятки тысяч людей в социальных сетях и на сайтах знакомств могут быть теми, какими хотят быть, но какими никогда не станут. Так человек показывает, насколько он на самом деле не нравится себе. И речь не только о внешности.
Она знала, что когда прогресс дойдет до тактильных ощущений, запахов и эмоций, когда технические новинки перестанут обезличивать своих владельцев, безответственным трусам снова станет некомфортно.

Ее глаза, цвета безоблачного неба расширились, и тьма поглотила свет.
Окольцованная страхом своих фантазий, девочка впала в оцепенение. Она пыталась бежать, но бежала по кругу.Она хотела кричать, но ее голос заткнул ураганный ветер.
Белая тонкая ткань, сорвавшись с бельевой веревки, точно пес с цепи, слепила, хлестала по лицу, больно кусала, вязала руки крепкими жгутами. В бессилии девочка заплакала и подняла глаза наверх, но там куполообразное, бездонное небо безразлично смотрело на выжженное поле. Жесткие, горячие травинки жались к голым ногам.
Неужели все это сделала она?
Воздух оживал, трепетал, питался ее страхом и порождал новый кошмар. Этот страх нельзя облечь в слова, к нему нельзя прикоснуться, не имея воображения. Оброненный плюшевый зайчик безжизненно валялся у ног девочки. Вата из его разодранного уха жалобно тлела в раскаленном воздухе. Но даже беспомощность и боль ее старого друга не могли вернуть девочку к реальности. Ведь любимая игрушка - это тоже плод воображения, только из иной, доброй сказки. Но кто сказал, что в детском воображении добро всегда побеждает зло?

Костры, поглотившие прошлогоднюю траву, разлились по улицам горячими красками. Трава пахнет жженой резиной и прелым осенним черноземом. Испепеляющие душу обиды и оскорбления превратились в маленький комочек острой боли в моей голове. Этот город похож на черную дыру, в которой погибнет все живое. Кто сказал, что погибнет? Нет! Я вырываюсь из цепких лап города и бегу, БЕГУ, БЕГУ. Но мне некуда бежать. Здесь нет края и даже середины. Здесь возводят стены, чтобы сохранить свою веру в завтрашний день. Но и этот день, словно брат-близнец, ничем не будет отличаться от остальных. В нем нет ничего, кроме пыльного воздуха, несущего безразличие и смерть.
Город. Я ненавижу этот город. Он не замечает моих радостей и печалей, он плюет мне под ноги, толкает меня в плечо. Люди привыкли убивать и не думать о тех чужих, что каждый день шагают рядом с ними в толпе. А для них я чужая. Время стерлось и превратилось в беспросветное ожидание.
Я хочу открыться тусклым лучам солнца, породив своим стремлением к свету Новый мир. Но падаю от бессилия и в отчаянии хочу повеситься на бетонной балке 2-го этажа средней школы с пустыми глазницами тлеющих окон. Школы, где больше никого нет. Но люди цвета хаки ничего не замечают. Меня не замечают. И никто не придет.

Темнота…
То, что прячется под кроватью и шкафом, скрытое от глаз и от этого только более настоящее.
Темнота это нечто похожее на невесомость, то, что съедает этот, казалось бы, реальный мир сотнями маленьких прожорливых ртов.
В темноте нечто заползает в твою комнату, пока ты босиком бежишь в туалет, и растекается черным пятном у ножки кровати в ожидании теплого тела.
Часто-часто дышать, быстро-быстро бежать до постели, едва касаясь ногами пола. А потом, собравшись в комок, лежать и долго слушать потрескивание наэлектризованных стен и цепенеть от осмысленности помигивания красных точек напротив. Темнота – это безграничное живое существо, которое поглотило стены твоего дома, и твой дом, и твоих родных, и твой мир, который оказался иллюзией. Ты никогда не наберешься смелости, чтобы встать и проверить: « А так ли это на самом деле?», потому что тебя сковал ужас, и неважно, сколько тебе лет: 3 года или 30.
Так вот, если тебе 30 лет, включи свет и увидишь, что темнота еще большая иллюзия, чем казался исчезающий мир.
А если тебе 3, то знай, что у тебя есть мама и папа, которые в детстве тоже боялись темноты. Просто они не помнят об этом. Просто они хотят приучить ребенка к взрослой жизни, в то время как сами спят вдвоем и прячутся в жарких объятьях друг друга от детских страхов.

Детство торопится обогнать яркую птицу заката, не подозревая, что для кого-то этот закат - последний. Так всегда – на подъеме жизненного пути трель детского смеха сливается со звоном погребальных колоколов. Непреодолимая разница в возрасте дробит человечество на ячейки. И только годы являются зыбким мостиком между ними.
«Эй, это моя дорога!», - крикнет розовощекий мальчишка.
«Это мой путь», - прошелестят сморщенные губы старухи.
«Каждому свое», - устало вздохнет небо. Оно знает, что в мире все еще много страшного, и существует огнестрельное слово « война», которое не знает разницы между стариком и младенцем.
Но у людей короткая память.…И по – прежнему дети будут стараться поскорее повзрослеть, а старики разгладить морщины. И те и другие еще не раз упрекнут друг друга в непонимании.
Чему может научить тот, кто живет в страхе перед смертью. Что может дать тот, кто еще не заглянул в глаза одиночеству?

Сквозь трещины в своей колыбели я видела, как небо умывается алыми слезами. Кровь, кровь пропитала мою постель.
Я вдыхала тошнотворную гарь, витающую в беспросветных сумерках низко нависших облаков, я чувствовала запах разложения и смерти. Но я жила, я была последней…
Я выкарабкалась из черного туннеля и увидела над собой плотный купол из стекла. Это был трудный томительный путь наверх - в неизвестность. В мир химических ядов и радиации, который погубил все живое, но почему-то оставил жить меня. Но надо было расти, и я стала двигаться дальше, изгибаясь под натиском стекла. Я адаптировалась ко всему: к черным залатанным флагам - неизбежным спутникам войны, к поседевшей от хлопьев пепла бесплодной земле.
Я тянула вверх свои ручки- листики и не знала ничего лучше, чем слабые проблески солнечных лучей.
И не заметила, как плотная тень зависла над моим приютом. Что-то неизбежное было в этом силуэте. Что-то … что с каждой секундой сокращает мой остаток жизни.

Время безжалостно затягивает человеческую жизнь в свое нутро, неспешно перемалывая события гигантскими шестернями. Настанет момент, когда оглянувшись назад, ты поймешь, что обратно уже не вернуться. Поймешь, что, сколько бы ты не шел против течения по зеркальной ровной дорожке отлаженной системы, тебе никогда не проскользнуть в тот временной отрезок прошлого, где беззаботно плещутся в солнечной воде мальчишки и девчонки, где твоя бабушка печет самые вкусные оладьи на свете, где молодые тела сливаются друг с другом в короткий миг страсти.
Жизнь предстает в образе прекрасной обнаженной женщины. Но ее тело - холодный белый мрамор надгробных плит. Вокруг движутся эскалаторы с бесчисленным количеством людей. Механическая дорожка времени движется только в одну сторону так же, как диковинные своды готических храмов растут только вверх. Можно долго шагать против течения, но стоит только споткнуться, и тебя затянет на дно, где вместо ярких рыбок плавают секунды, минуты, дни… - время всей твоей жизни. Бесперебойный часовой механизм замрет, и дыхание станет ровным и размеренным. Идти больше некуда. Тогда ты с удивлением почувствуешь невесомость своего тела - течение больше не влияет на него. Ты умер, и душа твоя замкнулась в самой себе. Что ей жизнь без тела и разума? Что ей жизнь, в которой никто не почувствует ее одиночество?
Время жестоко и неуклонно. Оно не даст тебе второй шанс, и для тебя послезавтра никогда не наступит.

Тебе уже никогда не понять истинного смысла красоты, созданной самой природой. Ты живешь в эпоху технократии и полномасштабных иллюзий. Здесь люди, словно рабы, пожизненно приносят дань ненасытной моде. Здесь представление человека о прекрасном искажено безвозвратно. Его тело, словно размягченный пластилин, легко поддается влиянию окружающей среды. Ты уже никогда не увидишь пышногрудых ясноглазых красавиц, неспешно вышивающих у окна. Теперь это полуголые, дистрофичного сложения девушки с туманным взором и тонкими сигаретами в длинных пальцах. Полноту, нездоровую полноту их тела набирают с годами от ленивого сидения у телевизора. Лица их мужей глупы и бессмысленны от водки и пива, что дешевле чистой воды. Все бы ничего, но они продолжают плодиться. Продолжают рожать для себя маленькие комочки пластилина с явными признаками вырождения. Эти хрупкие девочки со вздернутыми носами и синими кругами под глазами обречены: в них заложен не знающий сбоя механизм, заставляющий глотать душный воздух деградации, и рожать, рожать себе подобных.
Под стать себе они производят на свет новые породы животных, еще более уродливых и гладкошерстных, чтобы не так была заметна тонкая кожа, под которой проступают бескровные вены и сухожилия.
И когда это сообщество собирается, чтобы отметить праздник, ты видишь лишь кричащую в неистовстве толпу, что заслонила собой влажное серое небо. Эти чудовища кажутся гигантами на фоне игрушечных домов. Их лица почти бесполы в своем уродстве. И ты со страхом думаешь, что это общество – твое окружение, и тебе в нем жить. Жить и искать тех, кого еще не коснулась деградация.

Завершенная свобода падения. Зыбкий страх оступиться. Безжалостный ветер, смазывающий резкие движения и контуры тела на сером асфальте.
Одни шагают в Никуда, другие остаются на границе с ним, судорожно сплетя пальцы и кроша зубы.
Бездна под ногами манит красотой свободного полета и обманчивым решением всех проблем.
Высота - ловушка для плененных душ и душевнобольных клацает десятками этажей у самого уха.
Высота - прожорливая черная глотка, что никак не может насытиться, и не знает законов обратного отсчета.
Поставить преграду между жизнью и смертью, заставить поверить, что это вовсе не шанс начать заново. Как? Как и кого уже убеждать, что миг, на другом конце которого смерть, не является жизненным опытом по определению. Как и кому напоминать, что шаг вниз - один, а идти вверх можно бесконечно.

Он не думал о смерти. Он еще не умел отличать мечту от планов. Хотел объехать весь мир, повидать все достопримечательности, побывать на раскопках древних цивилизаций, а возможно открыть тайну нашей планеты. Он хотел прикоснуться к глубинам неизведанного космоса и обнаружить нечеловеческий разум. В его мыслях проносились и путались нобелевские премии, мировая известность от необыкновенной музыкальной композиции, восхитительного шедевра живописи или романа со сногсшибательной королевой красоты. Смело смотрел вперед и верил, что когда-нибудь всего добьется. И это «когда-нибудь» стояло в ожидании на пороге каждого дня его молодой жизни. Молодость брала верх, завлекая в замечательные влюбленности и приключения. Он считал все это необходимым жизненным опытом, на котором и будут строиться его признание и успех. Он считал, что сначала нужно устроить свою жизнь. Потом же с верной спутницей можно начинать работать над осуществлением своей мечты. Мечта мелькала впереди. Сменяясь все новыми лицами и образами, перетекала из одной формы в другую, и всегда затмевалась безжалостным словом – Потом.
Она продолжала оставаться мечтой, не потому, что это было ее призвание. На самом деле она всегда являлась отложенным на неопределенный срок планом. Он не думал о смерти, он был способен мечтать обо всем, даже о сегодняшнем вечере. О вечере, что для него так и не настанет. Ведь он ничего не успеет за секунду.

Во всем этом хаосе реальными были лишь волны, - громадные нависающие чудовища, необратимо растворявшие в себе крики и детский плач, корабли, поселки, города. Их раскрытые пасти жадно всасывали в себя все живое, не понимая слез, не зная жалости и примирения, все новыми и новыми порывами поворачивая завораживающий смертельный калейдоскоп.
Он просыпался в холодном поту, и вместо скользкой и шершавой мачтовой реи чувствовал под ослабевшими пальцами собственное лицо, покрытое мелкими ледяными каплями. Он лежал, судорожно вспоминая, как в пульсирующем море цвета опала стирались и гасли вселенные. И вновь проваливался в забытье, полной грудью вбирая режущую соленую взвесь. Но теперь он спокойно смотрел, как цунами несет на него свои мутные темные воды, потому что чувствовал крохотный незыблемый островок под ногами - каменную иглу, уходящую вглубь разъяренной груди океана.

Он просыпался долго: сознание то приближалось к реальности, то вновь проваливалось в забытье. По его лицу текли горячие слезы, словно раскаленная лава прожигала по щекам путь к свободе. Он плакал и не мог понять причины этих слез. Он не мог поднять руку, окованную капельницей, и стереть эти позорные для мужчины слезы. Даже когда сестра сказала, что операция прошла успешно, он чувствовал, как что-то бьется в нем, надрывается в безудержном крике с тех пор, как он окунулся в белый принудительный сон операционной.
Под наркозом нет боли для тела, но Душа чувствовала, как острые предметы терзали тело, боялась, но никак не могла проявить этот страх.
Он лежал в опустошенности. Душа свернулась в позу зародыша и молчала, потому, что чувствует боль всегда , несмотря на то, что он не верит в ее существование.

Каждое утро он просыпался и сразу подходил к мольберту. За ночь в его голове возникали новые образы, которым было просто необходимо дать жизнь, отразив на холсте.
Творец, он не представлял себе другой жизни. Ему стоило только взять в руки кисть, как его глаза наполнялись блеском искр – маленькими разрядами творчества. Бывало, что они превращались в янтарный бисер одержимости, и художник мог сутками не отходить от своего рабочего места, забывая о еде и отдыхе. Не обращая внимания на скудость своего тела, он дарил людям богатство своей души и был счастлив.
Иногда он нежно прикасался пальцами к еще нетронутому кистью холсту, ощущая текстуру волокон, и думал, как вернее отобразить на нем свой загадочный внутренний мир. Он радовался, когда наступало полное единение с холстом, и тот прогибался под прикосновением кисточки, как прогибается спина юной девушки под пальцами опытного любовника. Но все чаще и чаще его предавало зрение, мешая этому единению.
Он стал носить очки. Но искры в его глазах поблекли, а в душе зародился холодный страх. Он не столько боялся на всю жизнь остаться в темноте, сколько жить, не имея возможности творить.
В то утро его глаза ничем не зажглись. Зеркала души перестали отражать свет – их заволокло мутной пеленой. Дрожащей рукой он прикасался к своему незаконченному творению, по небритым щекам его стекали янтарные слезы. Мягкие лучи солнца настойчиво просачивались сквозь плотные занавески, согревая холст своим теплом. Но художник не увидел рассвета. И осиротевшая картина уже не могла быть закончена.

Узник был слишком стар, чтобы помнить. Его руки, тощие как плети, уже не помнили резких ударов по стальному корпусу подчиненного. Будучи биологическим существом он проявлял неимоверную жестокость к тому, кто был запрограммирован любить и сострадать. Но робот N137 не мог иначе. сложный механизм, живущий за счет атомной энергии тех- Других; идеальный исполнитель и преданный друг. Когда-то единственным минусом роботов была неспособность принимать самостоятельные решения. Теперь N137 мог выбирать свои эмоции. И все же он выбрал сочувствие. Он знал, что его бывший хозяин-тиран никогда не видел настоящих цветов. Карабкаясь по отвесной стене тюрьмы, он нес ему Подарок. И чувствовал себя счастливым.

Будучи подростком Анна никак не могла понять женщин, которые взахлеб рассказывали, как кто-то был зверски изнасилован на ночной улице чуть ли не на глазах прохожих. Одна хвасталась, как у нее выхватили сумочку и содрали золотую цепочку с шеи, а другая, что какой-то маньяк прижал к стене, угрожая ножом. Все эти истории были полны эмоций и неподдельного ужаса. Они множились, потому что женщины продолжали ходить темными улицами, возвращались с работ и вечеринок, срезая дороги через богом забытые переулки. Наверное, это какой-то извращенный вид лотереи – повезет или не повезет.
Оказавшись в похожей ситуации, Анна думала, что, фортуна на этот раз не на ее стороне. Сердце ее затрепетало, испуганное колыханием изломанной тени в проеме арки. Девушка старалась не паниковать, но разрывающий тишину стук ее каблучков становился все быстрее и громче. Она не могла себе ответить, почему пошла по короткому пути. Она корила себя за то, что отказалась от назойливых провожатых. «Ну, что вы, я так часто хожу по ночным улицам, и до сих пор ничего не случалось!». Наверно, вот та самая граница, когда уверенность в своей счастливой звезде переходит в глупость.
Анна прекрасно понимала, что ей, в своем новом платье и туфельках со стразами, совсем не место среди заплесневевших сырых стен, которые даже днем не прогревались солнцем. Она была так далека от этого жуткого мира, где расстояние между домами не превышало размаха рук, а в мусорных баках верещали тощие, оголодавшие крысы с цепкими лапками. Ей казалось, что вот-вот она наступит на что-то скользкое и упадет в эту мерзость под ногами, предоставив свое беспомощное тело на растерзание маньякам и серийным убийцам, ворам и извращенцам, - всем сразу, кто, как ей казалось, следит за ней из пустых глазниц окон. Но пока только холодный ветер бессовестно залезал ей под юбку, и гигантские тени вытягивались за ней следом. Пока…

Женщина. В ней слились сладость зачатия с болью рождения. Кровь всего человечества течет в ней, просачиваясь наружу и пятная ее светлый образ перед церковным распятием. Она грешница, изначально наказанная за грехи. Ее хрупкое тело готово принять и пережить боль, которую не способен перенести мужчина.

Женщина. Иногда разрешившись от бремени, она чувствует себя растерзанной, будто кусок мяса в лавке мясника. Иногда вспоминает, как после аборта ее тело накрывала пелена опустошенности и апатии.
Какой-то умник написал, что женщина - такое существо, которое систематически болеет каждый месяц, а когда эта систематичность нарушается, болеет еще сильнее и чаще. Боль пропитывает подсознание женщины, боль о которой не принято говорить, которая отупляет, втекает в сознание с доверительными разговорами мам, бабушек и подруг.

Женщина мирится с болью, тем смирением, что переходит в привычку, а та порождает в мужчинах соблазн ее причинять.

Женщина. Она ненавидит себя, жалеет и любит, потому, что она просто…

Когда-то они были такими, как все. Теперь они не дорожат жизнью. На что им она? Их неожиданно, без спроса вырвали из повседневного, простого, но такого родного мира, выпотрошили и оставили лежать в одиночестве на стылой земле. Теперь это мир серых красок и разбитых в кровь женских губ. Губ тонких и пухленьких, по-детски-удивленно раскрытых и кричащих в яростном исступлении. Это маленькие девочки, распятые на полу слишком тяжелыми и беспощадными мужскими телами.
Это юные девушки с распахнутыми от пережитой жестокости глазами.
Это зрелые женщины, перенесшие родовые муки, но не способные преодолеть боль унижения, безнаказанного проникновения в тайны женского тела.
Да, когда-то они были такими, как все. Они способны были влюбляться, улыбаться новому дню, маленьким подаркам. Теперь это плюшевые куклы, истерзанные с неоправданной жестокостью и выброшенные за ненадобностью. Их не склеить и не собрать по частям. Они живут по инерции, с отчаянными вопросами в глазах: «За что?», «Как быть?»
Но женские губы не дают ответа. Они плотно сомкнуты навсегда.